В молодости я писал только стихи. Я считал поэзию верховным жрецом писательства, но, познакомившись с творчеством Бабеля, я понял, что проза тоже может быть великой поэзией. Это идет изнутри, и не важно, как написано – в стихах или прозе.

К сожалению, наши современные писатели занимаются совершенно глупыми, поверхностными новациями, пытаются ввести в язык непринятые слова, вульгаризмы, американизмы, не понимая, что все это уже было и никакой новизны в этом нет. Пошлость всегда будет сопровождать жизнь людей. Я её считаю главным врагом. Неуничтожимым причем. Так что я даже в шестидесятые никакого врага не терял. Не говоря уже про прочие времена.

Один рассказ, написанный на хорошем русском языке, с интересными, глубокими образами, останется, но большинство современных романов тут же забывается. Подход, мол, я сейчас заработаю денег, а потом уже займусь литературой по-настоящему, совершенно ложный. При советской власти было нечто подобное. Начи­нающие писатели говорили себе: «Ну я сейчас буду делать так, как учит партия, создам идеологически верное произведение, заработаю, а потом уже стану писать серьезнее». С таким началом я не верю в хороший конец. Лучше быть скромным, но честным газетчиком, оставаясь на абсолютно нравственных позициях.

Идеал женщины – Надежда Мандельштам. Гениальная женщина. Она знала все, что написал ее муж, наизусть, будь то проза или стихи. И при этом хранила все его черновики. Она знала, что за хранение ее могут очень сильно наказать. За ней дважды приходили, но она всегда ускользала. Казалось бы, зачем таскать все эти рукописи, если знаешь все, что в них написано... Но в этом высшая верность. Именно благодаря Надежде Мандельштам мы знаем поэта Осипа Мандельштама. Я виделся с ней всего один раз. Она была уже старенькая, не вставала с кровати, но какой бы не возник вопрос о творчестве ее мужа, она с удивительной тонкостью и четкостью рассказывала о нем. Все считали лучшей женой супругу Дос­тоевского, она, конечно, прекрасная женщина, но до самоотверженности Надежды Мандельштам ей далеко.

Сложность сложности рознь. Есть Достоевский, внутри его произведений происходили великие вещи, которые в итоге становились понятными. И есть дурная сложность человека, осложняющего стиль и думающего, что он таким образом чего-то добивается. А ведь большое приходит только в большую душу.

Ох, я ничего про них не знаю и знать желания нет. Они не производят cерьезного впечатления.

Был в истории момент, когда брали ни в чем не повинных людей, и я, как и многие другие писатели, старался им чем-нибудь помочь, писал письма наверх. За это меня устрашали, вызывали, грозили, несколько раз даже переставали печатать. «Сандро из Чегема» впервые был опубликован на английском, а не на русском языке. Но страха большого не испытывал. Так уж я устроен. Просто не терял надежды и считал, что когда-нибудь, рано или поздно, меня напечатают. Так оно и случилось.

Я несколько лет состоял в комиссии по помилованию, но в конце концов ушел. Устал. Ведь я пришел туда помогать людям. Иногда получалось, но не всегда. Очень сложно с системой бороться. Может быть, пройдет время, придут люди образованные, нравственные, цивилизованные, и случатся в системе какие-то ­изменения...

Писательство – такое дело, что невозможно забронзоветь. Здесь никому не запрещено чувствовать себя силь­нее и талантливее. Критериев ведь нет и четких доказательств, чем один лучше другого, почему одного читают и восхищаются им, а другой не может найти издателя, тоже нет. Так рождается зависть.

Это было еще в школе. Мы, чет­веро друзей, встретили девушку, которая всем очень понравилась. В нее влюбились все и все признавались ей в любви. Каждый помогал следующему с ней встретиться в таких обстоятельствах, чтобы можно было раскрыть свои чувства, атмосферу создавали, подходящую для признания. И никакой ревности! Впрочем, может, дело в том, что всех нас отвергли.

Как-то меня спросили: «О чем ты будешь писать, когда кончится детство?» Я тогда ответил, что детство никогда не кончится. И был прав.

Как-то мне пришло письмо. В нем не было ничего, кроме семи американских газет с хвалебными заметками по «Сандро из Чегема». Ни записки, ни письма. Я одну заметку прочел, остальные не стал. Плохо знаю английский. На Нобелевскую премию меня выдвигали несколько раз – наши, иностранцы, но, как видите, ее не получил. Нет так нет. Я не в обиде. Это единственная премия на весь земной шар. Поэтому шансов, что выберут именно тебя, очень мало. Хотя последних лауреатов я не читал, но уверен: все это люди достойные. Не помню случая, чтобы ее дали ­бездарности.

Мне очень трудно сказать «нет». Сдерживает человеческая деликатность. Правда, твою деликатность обычно принимают за собственное достоинство или твою же слабость. Начинают границы переходить. Приходится давать по рукам, отво­рачиваться, уходить. Впрочем, я никогда не рублю сразу, даю человеку шанс осознать свою внутреннюю грубость. Жаль, что этим шансом никто не пользуется.